Судя по тому, о чем писала в те дни жившая с родителями в Нарве маленькая девочка Татхен, люди, потерявшие надежду разобраться в происходящем, старательно делали вид, что жизнь идет своим чередом:

«24 декабря 1917 г. Еще вчера мы украсили елку, а сегодня папа повесил дождь. Какая красивая у нас елка! Просто прелесть! Вечером мама и папа зажгли ее и позвали нас. Елка у нас недолго горела: ее скоро потушили, и мы пошли в столовую пить чай. Мама дала нам по яблоку, по конфете, немного меду и по маленькому кусочку шоколада»…

Как складывались дальше судьбы членов этого семейства, не известно. Возможно, папа вскоре оказался в 1-й Эстонской пехотной дивизии под командованием подполковника Йохана Лайдонера. Или был признан спецкомиссией Эстляндской народной республики «чуждым элементом», увезен в Везенберг (нынешний Раквере) и захоронен вместе с восемью десятками расстрелянных в наспех вырытой братской могиле?..

Может быть, мама, узнав, что отныне в выборах имеют право принимать участие женщины, отдала свой голос за Юлиуса Сельямаа, потому что устроилась работать машинисткой в его газету Vaba Maa. Или в начале февраля, как представительница дворянского сословия, была отправлена в Ревель для дальнейшего этапирования в Енисейскую губернию?.. 

Сама Татхен и ее сестры-братья вполне могли оказаться в Петрограде или в Пернове, а то и вовсе на чужедальней стороне... 

Время, обрушивая на людей череду перемен с непредсказуемыми результатами, разводило членов одной семьи в разные стороны. Одни, дезертировав с фронта, примыкали к большевикам и, получив «Билет принятого в Красную Гвардию», заучивали перечисленные на оборотной стороне документа «Заповеди красногвардейца»: 

«Будь на страже революции. Будь всегда готов выступить против контрреволюции. 

Помни дисциплину. Долой пьянство! Посещай все занятия красногвардейцев: и культурно-просветительные, и военные. Употребляй оружие на защиту Рабочего и Крестьянского правительства и по приказу Штаба Красной Гвардии. Не прибегай к самосудам». 

Другие, прочитав в «Наших ведомостях» статью Александра Грина «Красные брызги», где прямо говорилось: «Убийство стало неотъемлемой частью духовного сознания, его окраской» - истово отбивали перед иконами земные поклоны, замаливая свои и чужие грехи.

Третьи, узнав, что на совещании старейшин Земского совета в последний день 1917 года была признана необходимость провозглашения независимости в самое ближайшее время, спешно замазывали синей краской русские названия своих лавок и обновляли написанные по-эстонски. 

Находились и такие, кому до политических страстей вообще не было никакого дела. Понимая, что ловля рыбки в мутной воде, как правило, оказывается наиболее удачной, они, безбожно вздув цены, торговали дефицитными товарами - мыльным камнем, папиросами, спичками, чаем и постным маслом. 

У каждого имелась своя мотивация и свои резоны. Но каждый понимал: жить по-старому у него больше не получится. 

Провожая 1917-й, эстоноземельцы в один голос повторяли, что он был очень сложным - «налоги, катастрофы, проституция, бандитизм и недобор в армию». Верили ли они, что уже с утра 1 января «все начнется заново, станет лучше и счастливее»? Вряд ли. И уж точно никто не знал, что до отделения Эстонии от России и последовавшей затем германской оккупации оставалось меньше двух месяцев…

 

Большинство голосов на состоявшихся в январе выборах в Учредительное собрание, получили сторонники независимости. Немедленно объявив об отмене невыгодных результатов, большевики ввели в стране военное положение. Первым делом были урезаны гражданские права: запрещены политические собрания, закрыты газеты, в зданиях национализированных храмов устроены «народные дома», в школах отменено преподавание Закона Божьего.

Это сразу же побудило эстонских политиков к решительным действиям. В национальные воинские части уже в самом начале года были зачислены не менее 35 тысяч солдат-эстонцев и почти 2 тысячи офицеров. 

Прибалтийские немцы также не хотели оставаться в составе России, однако они, понимая, что такой расклад лишит их привилегий, и слышать не желали о государственной независимости. 

Решение просить Германию принять Эстонию под свою защиту было принято Комитетом Эстляндского рыцарства еще в середине декабря. Оно должно было оставаться до прибытия германских войск в строжайшей тайне, однако, в полном соответствии с немецкой народной мудростью «Was wissen zwei, wisst Schwein» (Что знают двое, знает и свинья), информация просочилась за пределы круга посвященных. Чем руководствовались стокгольмские дипломаты, передавая ее советскому правительству, не понятно, однако руководители Эстляндского рыцарства, которых не успели предупредить, были арестованы. Во время допросов все они упорно твердили, что их идея не нашла отклика в Германии. Однако эти показания не принимались во внимание, так как в то же самое время возле Хаапсалу оказались задержаны трое агентов, имевших задание доставить зашифрованную депешу остзейских дворян и пастората, в которой содержалось прошение к германским войскам как можно скорее занять Эстонию... 

Таким образом, в стране имелись три политические силы, каждая из которых преследовала свои цели. Политики, стремясь получить в свои руки власть и государственность, подстрекали людей пойти стенка на стенку, взаимное озлобление нарастало день ото дня. 

Между тем все понимали: защитить страну от германцев имевшимися воинскими силами, вероятнее всего, не удастся. Численность частей составляла всего четверть от той, что имелась всего полгода назад. 

В Раквере началось формирование 4-го Эстонского и кавалерийского полков. Однако решение данной задачи оказалось совсем не простым – сказывались настроения нижних чинов, значительная часть которых явно поддерживала большевиков. Тормозили процесс и существенные проблемы со снабжением.

К концу месяца Совет народных комиссаров объявил о создании добровольной социалистической армии, Красной армии и Красного военно-морского флота. 

Комплектование полков проводилось в Таллинне и Нарве, и шло оно также совсем не гладко – большевиков поддерживали далеко не все эстоноземельцы, и ситуацию еще больше усугубляли трудности с поставками провизии и обмундирования. 

Порой доходило даже до курьезов. Члены Совета рабочих и солдатских депутатов, получив в свое распоряжение три больших ящика конфискованных у контрабандистов подтяжек, всерьез обсуждали, не следует ли передать армии незаконно ввезенный в страну товар. В конце концов, было все же решено, что доблестным красноармейцам помочи для поддержки штанов не нужны, и их передали в городские магазины для продажи. О том, насколько бойко раскупался данный товар ревельцами, история умалчивает. А вот о борьбе с контрабандой в эстонских архивах сохранилось немалое число документов… 

 

Задачами Omakaitse, созданного в конце 1917 года и переименованного в дальнейшем в Kaitseliit, являлись охрана различных объектов и надзор за строгим соблюдением закона. Особым направлением в деятельности данной организации стала борьба с контрабандистами. Причем именно это исполнялось бойцами добровольческого военизированного формирования с наибольшим рвением, поскольку они имели право на получение до 75% от стоимости конфискованного товара. 

В одном из архивов хранится небольшое, объемом всего в три странички, судебное дело жителя деревни Красные горы Савелия Воронцова, который был задержан за передвижение по озеру на лодке без номерных знаков, что приравнивалось в те годы к военному преступлению. 

У нарушителя была конфискована партия «стратегических товаров», что каралось, согласно закону, тюремным заключением и крупным денежным штрафом. Воронцову пришлось отсидеть в тартуской тюрьме целый месяц. Причем приказ за № 1383 был подписан самим отцом-основателем Omakaitse Йоханом Питкой, что говорит о степени тяжести данного преступления. 

Впрочем, даже такие суровые меры наказания не могли остановить жителей Причудья, для которых данный промысел являлся единственным способом прокормить семью…

К слову, надо отдать должное тем, кто обеспечивал в то смутное время правопорядок. Несмотря ни на что, правоохранительные органы рассматривали (по мере возможности, разумеется) даже начатые еще при Керенском процессы. 

Пример – дело проживавшего в Юрьевском уезде мещанина Леонтия Кукина, продававшего в поселке Лайсгольм (эст. Jõgeva) несвежую рыбу. 

В протоколе, составленном в первых числах сентября 1917-го, значилось, что «гнилая рыба» была представлена на освидетельствование санитарному врачу Лайсского участка, который постановил: «товар к употреблению не годен и вреден, а потому подлежит уничтожению». 

Подозреваемый, в свою очередь, подал ответный иск, где указывал, что, во-первых, рыба, которой он торговал, была «свежее свежего», а во-вторых, те, кто ее изъял, вовсе не зарыли всю партию в землю, а «присвоили ее с целью наживы, наварив при этом 120 рублей». 

Дело, рассматриваемое мировым судом, затянулось, и окончательный вердикт не известен, так как последние странички стенограммы оказались утрачены, но на последней сохранившейся справке проставлена дата «19 января 1918 года»... 

Насколько громким стало это дело, сказать трудно, однако несомненно одно – так как фамилия обвинявшего Леонтия милиционера была не Иванов или Петров, а Миллер, межнациональных отношений оно, мягко говоря, не улучшило. Значительная часть населения не желала свыкнуться с мыслью о грядущих в стране переменах, и эстонцы, с которыми еще вчера нечего было делить, быстро становились для русских чужими... 

Знакомая картина, не правда ли? Впрочем, история, как говорят, не так уж и редко повторяется дважды…