Русский язык, согласно данным последней переписи 2011 года, считали родным 383,1 тысячи жителей Эстонии (около 30 процентов), причём собственно русскими позиционировали себя несколько меньше - 341 тысяча. Подобно тому, как в России есть более-менее единый общелитературный язык, но имеются и диалекты, так и в Эстонии сохраняются осколки древней речи - русские говоры старожилов. Русских старожилов, по данным тартуского лингвиста, здесь примерно 34,5 тысячи, но говоры сберегли лишь 2500 человек. И очевидно, что число носителей говоров сокращается, - как, впрочем, и везде.

Взаимодействие языков было всегда, и одним из видов такого взаимодействия является заимствование слов и грамматических конструкций. Кюльмоя (на снимке) привела примеры из говоров, которые прозвучали как милая музыка старины. Например, вместо «восход солнца» старожилы говорят «солнечное вставание», вместо «холостяка» - «старый малец». Это дословные переводы, или кальки, эстонских аналогов. Эстонское влияние филологи прочитывают и в выражениях вроде «а раньше всё на лошадях ехато», «я с крови истякала», а также в слишком частом употреблении причудскими стариками наречий «тогда» и «теперь» - вслед за эстонской разговорной речью, изобилующей «siis» и «nüüd». К этому добавляются и пронесённые сквозь века древние славянские грамматические формы и произношение. Остаётся пожалеть, что это - уходящая натура. Ирина Кюльмоя призвала заинтересованных присоединиться хотя бы к изучению говоров.

Сегодняшний русский язык в Эстонии испытывает несколько тенденций, часть которых лежит на поверхности, а некоторые - более глубинны и требуют основательного анализа, длительного наблюдения. 

Так, практически каждый сегодня может заметить вкрапления в русский письменный текст названий, написанных эстонским (шире - вообще латиницей) алфавитом. По мнению Кюльмоя, если речь идёт о названиях учреждений и фирм, то продиктовано это желанием пишущего быть понятым однозначно, т.е. напиши название по-русски - и кто-то не сообразит, о чём речь. В России латиницы в кириллических текстах тоже сколько угодно, но там это чаще объясняется другим - языковой игрой, полагает профессор.

Эстонские слова во множестве присутствуют и в речи разговорной. Мы ходим в «каубакескусы», сдаем декларации в «максуамет», бьёмся за «кыргтасе» по эстонскому, наши «линнавалитсусы» издают «корральдусы», и т.д., и т.п.

- До тех пор, пока мы понимаем, что это - игры со словами, это не страшно. Плохо, когда мы будем думать, что такое заимствование является единственно возможным вариантом выражения, - прокомментировала Ирина Кюльмоя, добавив, что, даже с точки зрения лёгкости высказывания, «автостанция» всё-таки не труднее, чем «буссияам».

Кстати, порой эстонский русский язык играет с эстонскими словами вполне осознанно. Нам бывает надо «помытлить» над какой-то житейской задачкой, про вещь, приказавшую долго жить, мы с философской иронией говорим, что она «кыйкнулась», студенты или школяры запросто могут прозвать учительницу госязыка «эстикельшей»… Бывают, однако, и заимствования-варваризмы: «кандидировать», «пропагировать», «корригировать» и т.п. Хотя… Ирина Павловна обратила внимание на то, что иногда требование отказаться от такого варваризма сталкивается с тем, что стопроцентно заменить его нечем: у вроде бы похожего русского слова не совсем та же семантика. Скажем, «баллотироваться» связано преимущественно с политической сферой, а если речь всего лишь о конкурсе в какой-то фирмочке? «Баллотировался на место бухгалтера»? Претенциозно. «Участвовал в конкурсе на место…» Длинно. Вот и прибегают к эстонскому «кандидировать».

Из более глубинных изменений русского языка в здешней диаспоре Кюльмоя, в частности, обратила внимание на то, что в Эстонии и России различаются и некоторые жизненные реалии, отсюда и появляются «свои», даже вполне русские, слова и термины.

- На конференции в России я спросила у коллег - что такое, по их мнению, «больничная касса»? В ответ услышала и такой вариант: это окошечко, где надо платить за медицинскую услугу, - к этому примеру тартуский филолог добавила также «материнскую зарплату», «инфочас», «семейного врача», «собак-горожан» (есть, оказывается, и такой переводной термин для обозначения четвероногих на улицах эстонских населённых пунктов). Россиянин наверняка очень удивится и такому сочетанию, как «русская пасха» или «русский новый год». Здешнему жителю более-менее понятны термины «шведское (или русское, или немецкое) время», «времена республики», «освободительная война». Жителю Россию эта эстонская периодизация истории, понятное дело, вообще не знакома.

На вопрос аудитории - влияет ли, как это было раньше, русский язык на эстонский - профессор Кюльмоя ответила, в общем, отрицательно. Эстонцы, по её словам, больше борются сегодня с англицизмами, к тому же их молодое поколение русского почти и не знает. Хотя - «poka» и «davai» в эстонской речи действительно слышишь сплошь и рядом.

Консервируется ли язык в здешней диаспоре - т.е. застывает в некоем состоянии, делается архаичным по отношению к основному потоку развития русского языка - оценить это, по словам Кюльмоя, трудно, поскольку для этого нужны время и взгляд со стороны. Но она не исключила, что элементы консервации имеются, поскольку мы здесь, например, боимся «употребить что-то не так», а речь в России в этом плане смелее. В то же время, лингвист опровергла мнение об «испорченности» эстонского русского, напомнив, что другие крупные мировые языки (английский, французский) имеют варианты, но при этом остаются сами собой.