Как молоды мы были… Как ЭМОлоды они…

Как молоды мы были… Как ЭМОлоды они…

С них город начинался…

В конце 40-х множество групп молодых людей из разных уголков Советского Союза привозились в Силламяэ для строительства и последующей работы на местном сланцехимическом заводе по переработке сланцевых руд с целью получения окислов оксида урана для изготовления ядерного оружия СССР. Организовать строительство этого предприятия Сталин поручил Берии. В 1946 году завод решено было строить на месте бывшего сланцеперегонного завода эстонско-шведского консорциума (он был построен в Силламяэ в 30-е годы), от которого после войны остались только руины. Возводился новый завод, параллельно и город. И делали это те самые 17-18 летние. Сегодня даже трудно представить, сколько на своих плечах вынесли тогдашние мальчишки и девчонки. И, без сомнения, всем им дорог каждый уголок в Силламяэ. Многие из старожилов помнят, как 60 лет назад приехали, как устраивали свой быт, благоустраивали город, еще и не имевший в то время такого статуса (а молодые люди составляли тогда основное его население), помнят так ясно, будто это было вчера.

Одним из первых среди сегодняшних старожилов в Силламяэ приехал ленинградец Федор Николаевич Королев, тогда ему было восемнадцать. Его стаж работы в Силламяэ – 52 года: в заводской энергоцех Федор Николаевич пришел помощником машиниста, дослужился до начальника смены, на заслуженный отдых отправился в 1999 году.

- Я приехал в июне 47-го. Приехал по совету двоюродного брата, который в Силламяэ из Ленинграда перебрался годом раньше. Он уговорил меня ехать в Эстонию, говорил, мол, успеешь ты вернуться в свой Ленинград, все равно тут пока «ловить» особо нечего. Блокада оставила свой след, хотя эти страшные годы мне посчастливилось провести за пределами города, в Ростове, что в Ярославской области. Всех детей вывозили подальше от Ленинграда, а я упрямился, ехать не хотел и поначалу оставался в городе, и хотя Октябрьская железная дорога была уже перерезана, мама одноклассницы все же увезла меня к моим школьным товарищам. А в Силламяэ предлагали перспективное место работы. Да я и сам понимал: надо ехать. Ну куда я, здоровый парень с пятью классами образования, могу устроиться в Ленинграде, чтобы прокормить себя? Старшему брату, который работал токарем на Кировском заводе и проработал там всю блокаду, давали 600 грамм хлеба, а это для крепкого молодого мужчины – не еда. Так я в Силламяэ и уехал, да и прижился здесь.

Тогда жилые дома тут можно было по пальцам пересчитать. Приехав, мы - я и еще несколько ребят моего возраста - на первое время остановились у начальника станции Силламяэ Струнова, он жил в одном из двухэтажных домов, что стояли ближе к строящемуся заводу. Вскоре, когда было окончено строительство нескольких домов типа общежития, в основном предназначавшихся приезжим ленинградским проектировщикам, мы перебрались туда. Это был тринадцатый поселок (улица Толстого).

На момент приезда в Силламяэ у меня было всего-то пять классов образования, да свидетельство об оконченных в Ростове курсах счетоводов. Когда после блокады до возвращения в Ленинград я на некоторое время оставался в Ярославской области, мне там пришлось и скотину пасти… ну, кто из современных парней может похвастаться этим? (Федор Николаевич улыбается). И на торфяных болотах работать. Но так как несколько рабочих дней я прогулял, меня даже хотели отдать под суд, но я пошел учиться, тем самым избежав наказания. Девчонки-ровесницы подсказали, что есть такие курсы счетоводов при местном ремесленном училище, но для поступления на них нужно было иметь семь классов образования, и не долго думая, я подделал свои пять на семь и благополучно прошел учебу. В Силламяэ меня сначала хотели устроить приемщиком леса в пункте на Вайвара (леса тогда валили много, и там была целая пилорама) но я испугался, что не справлюсь, и что за мои ошибки вновь меня будут стращать судом, и не согласился там работать. Зато вскоре удалось устроиться помощником машиниста: из Ленинабада (в Таджикистане, ныне Худжанд, – прим. авт.) в Силламяэ пригнали энергопоезд, который строился английской фирмой «Викерс». Словом, жизнь потекла своим чередом.

- В Эстонию мы, двадцать шесть одногодок, выпускниц-лаборанток Волховского ремесленного училища, приехали в январе 1948 года, – рассказывает другой старожил Силламяэ Нина Константиновна Макарова, 40 лет проработавшая в центральной лаборатории завода. – Нам говорили, что сюда мы едем для работы на секретном заводе, а в какое точно место, никто из нас и не знал (из-за строительства завода после окончания войны Силламяэ стал одним из самых секретных и закрытых населенных пунктов Эстонии, долгое время его нельзя было найти на карте, а вместо названия использовали кодировку и впускали сюда только по особому разрешению, – прим.авт.). Сначала, пока силламяэский завод еще не был запущен, нас привезли в Нарву. До города мы добрались поздним вечером, устроились на ночлег, а когда утром вышли на улицу, просто ахнули – кругом одни руины. И такое это было жалкое и в то же время жуткое зрелище, что все мы как по команде стали плакать в голос, причитать, мол, не надо нам никакой работы, поедем обратно, домой. Нас успокаивал начальник химической лаборатории нарвской «красилки» (одного из объектов уранового комбината Силламяэ-Нарва, построенного на территории тогда еще будущего нарвского завода «Балтиец», – прим. авт.), обещал, что все образуется.

Так в Нарве на «красилке» мы проработали до июня и уехали в пункт своего главного назначения – в Силламяэ. Здесь нас поселили сначала в финские домики (эти небольшие деревянные домики – одни из первых жилищ для будущих заводчан до сих пор силламяэсцы называют между собой финскими, – прим. авт.), а когда достроили квартирные дома на улице Матросова (сегодня, пожалуй, старейшая улица в Силламяэ, – прим. авт.), то переселили туда. Быт у нас был более чем скромный: четыре человека в одной комнате, столько же в другой, кухня одна на восьмерых, удобства на улице. А у дома – грязи по колено, никакого намека на дороги, ходили только в резиновых сапогах. Вы, современная молодежь, таких условий себе и не представляете, и слава Богу.

Было тяжело, но мы жили, старались не горевать. Коллектив у нас был очень дружный, ведь мы были знакомы еще с училища. Помогали друг другу, несмотря на то, что зарабатывали мало, – каждый месяц (ведь хотелось одеться помоднее) все девчонки из комнаты складывались и кому-то покупали то сапоги, то пальто. Помню, сложились мне на пальто, сшили его по последней моде в нарвском ателье. Такие деньги заплатили… как от себя отрывали. Пришла я в нем на завод, так в тот же день его украли. Сколько слез было… Жаль было вещь, да и зима на носу. А стащили мою обновку заключенные, которые работали на строительстве завода (милиции тогда в Силламяэ не было, за порядком старались следить военные, охранявшие заключенных, но за всем им было не уследить). Потом в городе я увидела свое пальто на одной девушке, но уж поздно было кулаками махать. Спасла меня старшая сестра, она как раз приехала в гости и привезла с собой подходящий материал, из которого и сшили новое пальто.

Но молодость есть молодость: мы и на танцы бегали, часто на последние деньги. Все-таки хотелось повеселиться. И занятия в техникуме заводском прогуливали (при силламяэском заводе было создано собственное учебное заведение, которое работало по сменам и давало возможность получить профессию тем, кому в годы войны это не удалось, – прим. авт.), в одной четверти у меня было столько прогулов, что меня даже вызывал начальник смены, отчитывал. Да и с ребятами дружили, и гуляли допоздна и шумными компаниями собирались. А что еще нам, девчонкам, было надо?

Летом того же года (22 июня 1948 г.) в Силламяэ вместе с мужем из Ленинграда приехала Татьяна Павловна Боева, в общей сложности отдавшая силламяэскому сланцехиму 38 лет жизни, из которых 33 года трудилась на особо вредных работах.

- Я училась в девятом классе, мне было шестнадцать, когда началась блокада. Вскоре занятия в школе прекратились. Отец умер в начале 42-го, и чтобы выжить, мы с мамой на хлеб меняли фамильное серебро, – вспоминает Татьяна Павловна. – Но этого было, конечно, недостаточно и мне удалось устроиться медсестрой приемного покоя в детское отделение гражданского госпиталя (для ленинградцев, умиравших от дистрофии) на Крестовском острове (до и после войны там был дом отдыха), больше года проработала там. А летом 43-го администрация госпиталя направила меня в распоряжение горздрава, который в то время устраивал в пригороде, на станции «Песочная» (сейчас это место находится в черте Петербурга), первый с начала войны пионерский лагерь. Там я три летних месяца работала медсестрой у зубного врача. Осенью того же года по наряду Военного совета меня мобилизовали в войска НКВД по охране и обороне особо важных промышленных ленинградских объектов. Два года служила в Красной армии, несла пост на Монетном дворе. Когда по окончании войны, в 45 году, можно было демобилизоваться, я поняла, что идти-то мне некуда (за плечами было только 8 классов образования), и мне предложили остаться красноармейцем, я согласилась и прослужила еще два года. Вскоре познакомилась с мужчиной (он был намного старше меня), стали жить вместе. Он был инженером, но не все у него в Ленинграде шло гладко, да и у меня никакой специальности не было. Поэтому, увидев объявление о том, что на какой-то промышленный объект куда-то в Эстонию (точно мы не знали куда, Силламяэ-то был местом засекреченным) требуются работники, предоставляется жилье, и даже бронируется жилплощадь в городе, откуда приезжаешь (только работающим на силламяэском заводе это разрешалось), решили ехать. А когда бронь в 1958 году отменили, чтобы не потерять ленинградское жилье, мама (а она спустя два года после нашего отъезда тоже приехала в Силламяэ) с моей дочерью-первоклассницей (теперь она – художник – так и живет в Петербурге) поехали назад, в Ленинград.

Приехав в Силламяэ, сначала я работала в заводском отделе кадров, а окончив среднюю нарвскую школу №6 и поступив в техникум при силламяэском заводе, устроилась в отдел технического контроля, долгое время работала там мастером, ушла на пенсию в 1986 году.

Довольна ли я своей жизнью? Да. На моих глазах строился город, выросло не одно поколение его жителей. Возможность повидать в жизни такое, знаете ли, не каждому дается.

* * *

«Мы не ругаем молодых, мы радуемся успехам наших детей и внуков. Конечно, современной молодежи не объяснить, в какое время жили мы, да это и не нужно. У нас были свои испытания, у них теперь – свои. Мы понимаем, что время не бывает легким, и сегодня молодым приходится тяжеловато, – в один голос говорят повидавшие на своем веку. – Они много работают, много учатся. Ведь сегодня им самим нужно покупать себе жилье, платить за учебу, сегодня государство не будет заботиться о том, работаешь ты или нет, убеждать, предлагать работу или учебу (мы раньше и представить не могли, что так можно жить). А они, конечно, более развитые, чем мы (нас-то война образованием обделила), они лучше нас разбираются в этой жизни. Только бы они никогда не испытали всего того, что выдалось нам…».

…а они живут в этом городе сейчас

Взяли слово и молодые – те, кто родился и живет в Силламяэ сегодня. «Инфопресс» побеседовал с теми представителями силламяэской молодежи, кто называет себя ЭМО. Именно эту молодежную субкультуру принято считать наиболее загадочной, мрачной и деструктивной, даже ведущей к суициду, при этом встретить эмокидов можно практически в любом городе, но, конечно, в крупных городах их больше всего. «На самом деле это не так, – уверяют сами эмокиды. – Наша культура не несет ничего плохого, наоборот, старается донести до людей идею того, что помимо материальных ценностей в жизни человека должны быть и ценности духовные. Основа эмо – истинные, неподдельные и нескрываемые чувства и эмоции. Эмоции – вот движущая сила в жизни человека, главная из которых – любовь».

- По идеологии эмо не стыдно показывать свои эмоции: плакать, вслух говорить о своих проблемах и переживаниях (в том числе и парням). Но, по-моему, настоящих эмо в Силламяэ нет. Те, кто называют себя эмо, просто хотят быть на модной волне. Это такая игра в эмо, дань моде и только, – полагает двенадцатиклассник Михаил. – Красить ярко волосы, носить длинную челку, быть всегда печальным – не значит быть эмо.

Быть эмо – значит не подавлять в себе различные эмоциональные состояния (от горя до радости). А атрибутика – не самое обязательное условие для труэмо (настоящих). Я был эмокидом год, но моя принадлежность к эмо, так же как и у многих моих друзей, выражалась только во внешнем виде. Нам просто хотелось выделяться из толпы сверстников, а стиль эмо нравился своей яркостью, незаурядностью, тем более культура эмо сейчас переживает свое второе рождение, и мы стали первыми эмо в Силламяэ. Но мы и не думали относиться к философии эмо серьезно. Нам просто хотелось поэкспериментировать над собой и посмотреть, какую реакцию это вызовет у окружающих. Многие думали, что у нас нетрадиционная ориентация (в этом также многие обвиняют эмо, – прим. авт.). А родители поначалу были в шоке, особенно мои после того, как я сделал в ушах тоннели (пирсинг ушей, при котором отверстия в мочках растягивают до диаметра 20 мм и более, – прим. авт.). А вот учителя в школе относились довольно спокойно, замечаний не делали, просто интересовались, почему мы так выглядим.

Теперь-то я уже стал старше, перерос эти увлечения. Не интересно быть эмо, когда уже так себя называет половина молодежи в городе. Но тоннели в ушах пока оставил, я столько сил и времени потратил, чтобы растянуть мочку до диаметра 20 мм (!). Тем более, тоннели – признак не только эмокидов, по всей Европе и в Америке их носят многие парни и девушки.

Вообще, я не хочу принадлежать к какому-то одному движению, я хочу найти собственный стиль в одежде и внешнем виде. Но вряд ли когда-нибудь я примерю на себя деловой костюм, работать «белым воротничком» в какой-нибудь крупной фирме я не планирую. Хочу связать свою жизнь и работу с музыкой. Я – вокалист в металл-рок группе «Hours out» (все ее участники из Ида-Вирумаа, – прим. авт.), некоторых успехов мы уже добились – не раз выступали в Таллинне, играли с рок-командами из России: «Stigmata», «Korea», «Tracktor bowling».

- Эмо бывают разные, – поясняет семнадцатилетняя Ольга, ведущая образ жизни эмо уже четыре года и относящая себя именно к труэмо. – Те, кто режут себе вены и постоянно плачут, носят длинную цветную челку, закрывающую пол-лица – псевдоэмо (таких в Силламяэ – масса), они просто идут на поводу у придуманного кем-то стереотипа: эмо – это плохо, это депрессия, суицид. Ерунда! Эмо – это нормальные люди, а ни один нормальный человек не может пребывать в постоянном горе. Эмо – это состояние души, иногда печальное, иногда радостное. Возможно, это маленькое эмоциональное сумасшествие, но оно не несет в себе никакого пессимизма и зла.

- Когда три года назад я познакомилась с культурой эмо, заметила, как мне легче стало переживать жизненные трудности и неудачи, я нашла собственное эмоциональное состояние, которое всегда мне помогает в жизни, – говорит Ольгина подруга Виктория. – Да, сначала я тоже старалась всем своим внешним видом продемонстрировать окружающим: обратите же на меня внимание, я – эмо, у меня розовые волосы. Родители первое время крутили пальцем у виска. А потом все само прошло. Сейчас я остаюсь эмо, но не снаружи, а внутри. То есть я в любой ситуации ищу только позитивные стороны и, исходя из этого, стараюсь найти нужное решение.

* * *

Скорее всего, нынешние эмо – страдающие от скуки подростки, которые ищут, чем бы себя занять и как бы отличиться от других. Чего-то страшного в этом искании и самовыражении молодых да ранних нет. Когда же, как не в молодости, эпатировать окружающих, ярко демонстрировать и искать свою индивидуальность, а параллельно с этим и свою дорогу в жизни? В конце концов, будет, что вспомнить. Ведь молодость потом всегда вспоминается с улыбкой, как и в какое бы тяжелое время она не проходила.

* * *

Если, всплакнув, бабушка поведала вам о своем модном прикиде и первом ухажере и как при этом ругалась ее мама, а дедушка, не скрыв лукавую улыбку, – как часто просыпал на работу или занятия в техникум, потому что гулял накануне допоздна, - значит, вы наконец-то нашли с ними общий язык. Так давайте, несмотря на разницу в возрасте, быть внимательнее и терпимее друг к другу, и не только в октябре, объявленном месячником пожилых людей, а всегда.

• Сейчас эмокиды носят розовое (отражает радость) с черным (несчастье), подводят глаза черными тенями, любят пирсинг, значки и сумки через плечо, хотя лет двадцать назад труэмо выглядели совсем иначе: их внешний вид был скорее жалким, чем вызывающим.
• Музыка эмо появилась в 80-е в Америке и представляла собой «эмоциональное» направление панк-рока, при сегодняшнем возрождении культура эмо переняла некоторые элементы глэма и готической культуры, а также подверглась мощному влиянию поп-музыки.
• В российских школах хотят объявить бойкот эмо: запретить школьникам демонстрировать в стенах альма-матер свою принадлежность к молодежным субкультурам. Это предлагалось депутатами Госдумы РФ, углядевшими в поведении эмо «опасные тенденции среди подростков».

Наталья КОЛОБОВА

Фото автора

Инфопресс №43